Вообразим себе типичного постсоветского россиянина. Добропорядочного, лоялистского, лишенного кругозора, самого что ни на есть среднестатистического гражданина младше 45 лет.
Человека из большинства, которого дразнят за принадлежность к "восьмидесяти четырем процентам", иногда забывая добавить справедливости ради, что именно его руками и головой делается больше половины из того, что производится в стране.
Советского застоя эти люди не помнят, но из телевизора знают, что это был рай.
Девяностые они в большинстве застали — и видели не одни только лишения, но задним числом их убедили, что тогда все было черным-черно.
И почти все они помнят наверняка оба наших постсоветских экономических спада – 1998-го и 2008-го.
Вот с таким багажом и опытом они вступают в нынешнюю нашу эру обеднения.
Строго говоря, постепенное ухудшение материальных условий обитания началось у нас еще в 2013-м. Но по-настоящему кризис стал разворачиваться ровно год назад.
В сентябре 2014-го впервые после долгого перерыва среднемесячная цена барреля Brent опустилась ниже $100.
А рубль, несмотря на дорогостоящие попытки ЦБ помешать его падению, начал дешеветь, и к концу сентября дошел до 39 за доллар — на тот момент показателя рекордного.
Так это начиналось. И сейчас, перечисляя итоги первого кризисного года, следует важнейшим из них признать снижение зарплат и прочих доходов наших граждан примерно на одну десятую в реальном исчислении.
А число тех, чьи доходы ниже прожиточного минимума, в первом полугодии 2015-го выросло в 1,4 раза (до 22 млн) по сравнению с 2013-м.
Как вышеописанный постсоветский человек должен на это смотреть? Видимо, он инстинктивно сравнивает происходящее с тем, что видел раньше.
Траектория кризиса 2008–2009 годов на первых порах была похожей, с той разницей, что нисходящие кривые шли тогда вниз даже круче. Среднемесячная цена барреля Brent в декабре 2008-го была меньше $40 (если перевести в сегодняшние доллары).
Пять месяцев подряд, с сентября 2008-го до января 2009-го, реальные располагаемые доходы населения были ниже, чем в те же месяцы предыдущего года, причем в декабре 2008-го, на пике своего спада, опустились почти на 11% по сравнению с декабрем 2007-го.
Но потом, с точки зрения рядового человека, все как-то утряслось.
С февраля 2009-го рубль перестал падать, а потом даже начал укрепляться.
Нефтяные цены уже летом 2009-го поднялись до $60 (в сегодняшних долларах), а к декабрю того же года — и до $70.
В сентябре 2009-го, через год после начала того кризиса, реальные располагаемые доходы уже были на 2,7% выше, чем в том же месяце 2008-го.
А численность бедных в 2009-м (18,4 млн) даже слегка сократилась по сравнению с 2008-м.
Российская экономика в тот кризис получила удар, от которого так и не оправилась, но граждане-то отделались легким испугом. Ждали драму, а она не состоялась.
Заглянем поэтому дальше в прошлое, чтобы понять, почему рядовые люди без особых эмоций вспоминают и августовско-сентябрьский кризис 1998 года, хотя уж он-то был для них по-настоящему сокрушительным.
Реальные располагаемые денежные доходы упали в 1998-м на 16%, а в 1999-м – еще на 12%, составив всего 74% от уровня 1997-го. Число бедных, и так очень большое, за это же время выросло еще на четверть (с 34 млн до 42 млн).
Но другим следствием дефолта стал стремительный рост экономики, начавшийся уже в конце 1998-го, и год спустя конвертировавшийся в умопомрачительные темпы роста народных доходов.
В реальном исчислении они увеличились в 2000-м на 12%, в 2001-м – на 9%, а в 2002-м – на 11% и наверстали все, потерянное из-за дефолта. В том же 2002-м число бедных тоже вернулось к преддефолтному уровню.
Ну, а вслед за этим настали "жирные годы", и приключения на рубеже веков стали восприниматься как пролог к великой эпохе сытости.
Вот те экономические кризисы, которые помнит постсоветский человек.
Да, он их видел, но глубинного смысла происходящего не понял.
А личный опыт, во-первых, не настраивает его на такой уж минорный лад, а во-вторых, не убеждает, что кризис в путинскую эру может оказаться тяжелее, чем испытания "проклятых 90-х". Басни, которыми его кормит госпропаганда, укрепляют эти ощущения, но не порождают их. Они и без того ему свойственны.
Сама мысль о том, что четвертьвековой постсоветский эксперимент не удался, что его придется повторить и заново браться за проблемы, так неудачно решенные в 90-е, современному россиянину совершенно чужда.
Значит, к этой мысли ему придется идти длинным путем, похожим на тот, которым однажды уже прошли.
По своему экономическому содержанию сегодняшний кризис не то чтобы целиком совпадает с упадком советской экономики в позднюю ее эпоху, но по многим пунктам сильно похож.
Он тоже долгий, необратимый, не решаемый в рамках системы и сопровождающийся обеднением рядовых людей.
Приблизительно с середины 1970-х уровень жизни в СССР медленно, но неуклонно снижался.
Непрерывное и многолетнее ухудшение материальных стандартов стало константой общественной жизни позднего Советского Союза.
Упразднение старых порядков могло пойти по разным сценариям и под разными идеологическими флагами.
Но само народное согласие с этим упразднением сделалось возможным только тогда, когда представления об упадке системы, и, в первую очередь, о ее материальной несостоятельности, стали всеобщими.
Это не было триумфом мудрости и общественной ответственности.
Последнее советское поколение так по-настоящему и не рассталось с советскими иллюзиями — и поддержало смену системы только тогда, когда жизнь буквально приперла его к стенке.
Понятно, что к последующим приключениям оно оказалось не готовым и извлекло из них неверные уроки.
Именно поэтому постсоветское поколение захотело еще разок испробовать на себе советскую жизнь.
Теперь ему предстоит повторно пройти тем же долгим и печальным путем. Когда-нибудь наши граждане созреют и до каких-то новых 90-х.
Не уверен, что надо желать, чтобы это случилось раньше, чем поумнеют.
А то как бы опять не пошли по кругу.